«Попаданец» на троне. «Бунтовщиков на фонарь!» - Страница 107

107

— Государь, вы хотите сказать…

— Генерал, поймите одно — его надо найти любой ценой, живого или мертвого. Искать везде тщательно. Везде! Три часа вам срока. Берите солдат сколько надо. Кто его отыщет — в следующий чин произведу!

Петербург

— Так что же она вам ответила?

Простой вопрос прозвучал в очень непростой обстановке. Ведь, несмотря на ночную пору, жизнь здесь вовсю кипела и жгла, в прямом и переносном смыслах. Да и иначе быть не может в пыточных застенках, особенно в страдную пору для таких заведений.

— Жги! — негромко приказал молодой, трех дюжин лет своих еще не достигший, благообразный, худенький и невысокий мужичонка, тихо жуя просвирку — церковный хлебец.

Он был доволен жизнью, и со вчерашнего дня буквально горел на работе, почти не уделяя времени сну, еде и отдыху. Да и не мог новоявленный глава Тайной экспедиции Сената, волею грозного фельдмаршала Миниха на высокий пост вознесенный, и сенаторами поздно вечером утвержденный в сей должности, уделять внимание таким житейским мелочам.

Сейчас для Степана Ивановича Шешковского не было выхода — или он даст графу Бурхарду-Христофору правду о гвардейском заговоре, или сам будет в ничтожество обращен, как этот, вчера еще властный и надменный князь, для которого он, невзрачный чиновник, был подобен быдлу.

Повинуясь команде, мордастый и здоровенный, как дубовый шкаф, кат взмахнул кнутом. Взвизгнув в воздухе, кнут звучно впился в нежную кожу — кровь брызнула каплями во все стороны.

Истошный крик отразился на стенах — висящий на дыбе человек орал во все горло от жгучей боли. Однако мучения князя только продолжились — палач снова безжалостно ожег его кнутом со всей силы.

— Она сказала, что они хорошо к тому подготовились! — буквально вытолкала из горла слова жертва тайного сыска. А чего молчать-то — они сбежали, а ему отдувайся.

— Ну, вот и хорошо, ваше сиятельство, — голос Шешковского сплошное подобострастие и нежность. — Хорошо, что подлинную правду говорите. Она, родимая, только из-под длинника выходит. Кхе… Кнут сей так называется, а потому правда-то, кхе, подлинная выходит из-под него, стало быть.

Степан Иванович отвернулся и благожелательно посмотрел на писца — тот перестал строчить пером и преданно посмотрел на начальника. Шешковский благосклонно кивнул — писец опытный, лишнего не пишет, и от себя не прибавляет. Кхекнул еще раз многозначительно.

Палач Трофим не менее писца был опытен в своем поганом ремесле — взвизгнул кнут, и дикий животный крик пытаемого князя огласил своды подвала и еще долгие секунды отражался в каменных стенах застенка.

— А еще, ваша светлость, — ласковым голоском заговорил Шешковский, — мы любим добывать подноготную правду. Иголочки хорошие, в жаровне докрасна нагретые. Мы сейчас, князюшка, под ноготки-то ваши и загоним.

— Не надо мучить меня. Я и так все вам сейчас расскажу, как на духу, без утайки, — сломался его сиятельство, боли малой не выдержав, от одного рассказа о пытках грядущих сломался.

Все были довольны — Шешковский разговорчивостью князя, а князь — и тем, что перестали его терзать, и тем, что облегчил правдивыми показаниями душу. Не ему одному в пыточной мучиться. Пусть и другие на своей спине кнут испытают. Оттого и на душе у князя, масона известного, хорошо стало.

Не понимал только, что только начало это. И, как очные ставки пойдут, то снова в этом залитом кровью подвале по его спине кнут пройдется. То не освобождение от боли, а отсрочку от нее несчастной жертве дали. Ибо если заговорил человек под пыткою, то теперь из него всю информацию вытянут. Пытать-то на Руси издавна умели, с огоньком да выдумкой, и умельцы заплечных дел всегда имелись.

Только палачу было сейчас грустно и погано на душе. Десять часов без передыху кнутом в затхлом подвале махать да огнем жечь, рази кто выдержит. Грустно все…

На испорченном допросном листе перед Трофимом был накрыт завтрак. Не скупился Степан Иванович людям своим — чашка карасей в сметане, краюха сытного хлеба, свинины жареной шмат изрядный, селедочка с лучком, хрустящая квашеная капустка прошлогодняя. И пива штофная бутылка. Хоть пожрать можно, но при Андрее Ивановиче лучше снедь была, особенно когда знатных господ, графов и князей всяких, в подвале пытать приходилось. Но то ведь господин Ушаков, он еще при императоре Петре Алексеевиче, пытошнике изрядном, службу свою нелегкую начинал. А вот Степан Иванович из молодых, да ранних будет.

Нелегка жизнь палача на Руси, ой как нелегка! Нет, платят хорошо, грех жаловаться. Столько полковники армейские жалованья не имеют. Да и откуп от пыток зачастую дают изрядный, чтоб пытали, но не мучили.

А это ой как важно — опытный кат может тремя ударами тело до хребта рассечь, а может так кнутом погладить, что, хоть кровь во все стороны полетит, но боли-то почти и не будет. А откуп такой иной раз намного больше жалованья выходит, да еще с подарками богатыми.

А нет откупа, так одежку жертв прихватить можно, тоже денежку стоит, и немалую. Опять же харч изрядный дают, убоиной ежедневно кормят, даже в постные дни. Грех на ласку и обиход жаловаться, но поганая у них и жизнь, и служба тяжкая, ой как государству нужная.

Жизнь-то худая — заплечных дел мастера изгоями прозябают. С катами невместно знаться, родниться, в гости ходить. А в лавку войдешь, так носы воротят и продавать ничего не желают. Или продадут, но так, будто паршивой собаке кость бросят обглоданную.

А уж руку никто и никогда не протянет. И за стол один в трактире никогда не присядут, даже питухи пропойные, безденежные. И дохтур, когда тебя щупает, то говорит брезгливо и перчатки одевает на ладони. Брезгают все, ненавидят и презирают.

107