«Попаданец» на троне. «Бунтовщиков на фонарь!» - Страница 48

К царю-батюшке отношение двоякое у солдат было — хороший государь, войну ненужную поспешно закончил и жизни солдатские сберег многие. Только вот не надо ему немцами себя близко окружать да нашу церковь православную утеснять. Хотя в последнем Степан сильно сомневался, хоть в манифесте государыни императрицы о сем говорилось. Но пишут же ведь что угодно, бумага-то все стерпит…

Вчерашним вечером к ним из самой столицы секунд-майор гвардейский с конногвардейцами прискакал, чтобы присягу царице Катерине Алексеевне учинять войскам, в Гатчине расквартированным.

А какие тут войска, горе одно — их эскадрон приблудный, так до своего полка в Риге не дошедший, рота ланд-милиции да инвалидная команда. И еще депо конное, но там конных гренадеров всего три десятка, а приборных лошадей вообще еще нет.

В Гатчине сплошная стройка идет, дворец со зданиями хотят возвести, а в крестьянских домах много ли войск поставишь на постой. То обывателям в тягость сильную…

Вот и согнали всех на площадь: и солдат, и население. Манифест смутный огласили, непонятный. Хотели присягу тут же спроворить, но не вышло — батюшка Афанасий сильно занедужил, а старенького отца Федосия на соборование позвали, поминальную службу по усопшему генерал-майору всю ночь читать, и лишь утром священника привезут, присягу императрице Екатерине Алексеевне всем миром принимать.

Майор тот вычурно ругался, когда узнал про задержку с присягой, но смирился вскоре и с гвардейцами своими в барской усадьбе обосновался.

Степан посмотрел на ярко освещенные большие окна господского дома — гвардейцы гульбу веселую продолжали, все свое удачное выступление в столице отмечали — и водкой, и винами многими.

Старый драгун сглотнул слюну — ну хоть бы чарку зелья малую поднесли. Нет, о солдатах даже не подумали…

Вот только домыслить Степан не успел — на шум обернулся и обомлел. За спиной драгуна четверо выросли, как из-под земли, бородатые, в папахах, с кривыми саблями.

«Казаки!» — пронеслось в голове.

И хотел было Злобин «алярм» кричать, да только не успел. Горло сдавили, ружье отняли — и разбойничий свист лихой раздался. А через считаные секунды конные по дороге нагрянули, много казаков, сотни две с лишним. И с разных сторон донцы хлынули на дома, где постоем драгуны встали, на казарму ланд-милиции, на усадьбу, где гвардейцы гуляли. Крики, вопли, свист, стрельба.

Степан рванулся всем телом из крепких казачьих рук, почти освободился от захвата и треснул казака кулаком в лоб. Станичника снесло с ног, упал в пыль ничком. Солдат возликовал было, но рано обрадовался. Тут в его голове огромное солнце взорвалось на тысячи кусочков, и сразу нахлынула темнота. От сильного удара рукоятью пистолета по не защищенной хотя бы шляпой голове старый драгун рухнул на землю…

— Степа, давай же, очухивайся, а то и так все интересное проспал! — Струйка холодной воды из фляги, пущенная прямо на лицо, привела Злобина в сознание. Солдат раскрыл глаза, голова жутко болела, в глазах помутнение — лица не разберешь, расплываются в тени.

Но руки слушались — Степан легонько коснулся темечка и взвыл от боли. Там была здоровущая шишка с полвершка размером, как пять лет назад, когда палаш прусского кирасира шляпу на нем полностью разрубил, а потом по буйной головушке прошелся. Но сейчас, слава господи, только шишка, а крови не было…

— Что, Степушка, никак у тебя рог на голове вырос, а ты ж холостой пока. Ну, ничего, через пять лет женишься, и жинка тебе другой такой наставит с соседом, для красоты! — Веселый гогот солдат окончательно привел Степана в чувство реальности.

— Какие пять, мне еще лямку тянуть и тянуть…

— А вот и хрен, Злобин! — Федя Мокшин тряхнул его за плечи. — Через пять лет мы с тобой земли полтора десятка десятин доброго надела получим, лошадь, да по сотне рублей на обзаведение. Да на тридцать лет от сборов и податей нам освобождение полное. Государевыми вольными хлебопашцами мы с тобою теперь станем.

— Как так, Федя? Не может такого быть?!

— Может, Степа, может. Вот она, правда царская. Нам благодетеля нашего, государя-батюшки Петра Федоровича манифест прочли, пока ты дрых, окаянный. Всего пятнадцать лет справным солдатам служить теперь дадено, а там либо хлебопашцем становись, либо торговлишку свою открывай да на ежегодный пенсион живи, как сыр в масле катайся. Вот она, благодать-то настала. Послужим императору крепко, Степа. В поход сейчас выступаем, гвардию бить пойдем, что супротив манифеста встала. Наконец сбылось солдатское счастье — из гвардейцев красные сопли выбить!

— А майор со своими где? В усадьбе еще?

— Вон там он, майор, на дубе уже висит, ворон теперь кормить будет их сиятельство, изменник проклятый. Повесили мы его и злыдней гвардейских. По приказу царскому всех казнили…

Степан поднялся на ноги, поддержанный другом, и огляделся вокруг. Драгуны весело седлали коней, быстро орудуя шомполами, заряжали пистолеты и ружья, а некоторые точили палаши.

Среди драгунских шляп мелькали высокие шапки конных гренадеров с медными налобниками. Посмотрев в правую сторону, Степан замер — на дубе качалась гроздь из человеческих тел…

Ораниенбаумская дорога

— Ваше величество, проснитесь! — Голос Гудовича мгновенно пробудил Петра. — Гусары мятежников вышли из Петергофа. Их чуть больше одной роты будет. Двинулись сюда и скоро на наших дозорных наткнутся.

Петр вскочил на ноги, и один из адъютантов стал лить из фляги в его ладони холодную воду. Умылся, разбрызгивая капли по сторонам, вытерся маленьким полотенцем. Наскоро закусил хлебом с ветчиной и запил из фляги соком. После куцего завтрака закурил, привычно держа папиросу в ладони и дымя только вниз.