«Попаданец» на троне. «Бунтовщиков на фонарь!» - Страница 50

Бой почти закончился — бежавшие влево гусары дружно попадали в овраг, их сверху добивали казаки, звучали пистолетные и ружейные выстрелы. Вся дорога была густо, как пашня, засеяна трупами, в большей массе в темно-красных ментиках.

Кое-где виднелись туши павших коней, но в большинстве своем копытные ходили уже спокойно, хотя и вздрагивали иные лошадки от раздававшихся выстрелов. Вот уж кому безвинно погибать приходится…

Петр заворотил лошадь — позади тоже все было кончено. Гудович в поцарапанной кирасе отдавал распоряжения адъютантам. На земле лежали тела восьми темно-красных, двух голштинцев и казака. Два донца с кряхтением выдергивали пики из трупов.

Петр с седла посмотрел на сидящего Алехана. Здоровый детина, плечи широченные, на лице застыла гримаса боли. Жив курилка, и еще в полном сознании. Торчащую из плеча Орлова шпагу казаки быстро выдернули — тот только еще сильнее побелел, но не стонал.

«Кремень-мужик. Гвозди бы делать из таких людей, да потом молотком по шляпке, гад гвардейский!»

Конвойный казак взял шпагу императора, тут же стер кровь с клинка об чекмень и с поклоном протянул Петру.

— Матерого волка с коня свалил ты, царь-батюшка! Одним ударом! Кто же тебя казачьему нырку научил, государь? Ты его сразу нанизал и от удара палаша в сторону ушел!

— Да не ушел я, казак. Видишь сам, кирасу на мне почти прорубил.

— Нет, государь. Раз раны не получил, значит, увернулся, а того сразу ссадил. Ты бы лучше саблю взял, государь, тогда бы поперек живота его рубанул, а пырнуть шпагою трудно, можно и не попасть!

— Ну, попал же. Алехана этого перевязать да в Кронштадт под охраной доставить…

Содержательный диалог царя и казака прервал генерал Гудович, громким голосом доложивший:

— Ваше величество, виктория! Половину гусар порубили, другую половину в плен взяли, многих ранеными, их сейчас казаки вяжут. Никто из изменников не ушел, здесь всем скопом остались. А вот наши потери небольшие — десять погибло, два десятка ранено, семеро из них тяжело, а остальные драться могут.

— Отдыхать полчаса всем. Потом на рысях идем к Петергофу и рубим пехоту, пока те на биваке отдыхают. Казакам обойти Петергоф и ударить с тыла. Пленные офицеры есть? Подвести.

Приказ был выполнен с потрясающей быстротой — не прошло и двух минут, Петр даже не успел выкурить папиросу, как казаки привели к нему офицера в изодранном и окровавленном ментике.

Лицо тоже было все в крови, и, приглядевшись, Петр увидел, что с его правой щеки аккуратно так стесали клинком кожу, что ее лохматый лоскут висит на подбородке. У гусарского офицера были мутные от боли, красные, как у кролика, воспаленные от бессонной ночи глаза.

«Вот потому-то мы и порубили сербских гусар столь быстро и качественно — от не спавших ночь и похмельных всадников серьезного отпора никогда не встретишь».

— Кто ты таков? — суровым голосом спросил Петр гусара.

— Поручик Михайлович, ваше величество. Казните меня, воля тут ваша! — Гусар встал на колени и склонил голову.

— Если всех присягнувших дураков, — Петр выделил последнее слово, — я казнить велю, так Петербург наполовину обезлюдеет, и ради чего? Чтоб моя супруга императрицей стала и государство с казной своим любовникам на разворовывание отдала. Ради этого вас, придурков, водкой на дармовщинку и поили все эти дни. Вот вы спьяну, да еще всю ночь не спавши, в нашу засаду и залезли. Людей зазря погубили, вояки. Неужто думали, что русский царь труса праздновать станет и от изменников побежит?!

Петр внезапно соскочил с лошади, крепко ухватил офицера за мундир, рывком поднял с колен. В нем закипела ярость, и он хрипло закричал в лицо пленному сербу:

— Вы что делаете?! Вы же кровь проливать царскую вздумали и считаете, что безнаказанными будете? Я завтра-послезавтра полки соберу и гвардию, как клопа сытого, одним махом раздавлю, только ошметки кровавые по сторонам брызнут! Мне людей русских жалко, а вы кому поверили?! Тем, у кого мошна набита, кому на народ русский плевать, лишь бы самим в неге жить, мужиков пороть да девок сильничать. Вы им поверили, идиоты?! Веру я православную хулю? Ложь грязная и мерзкая! Ты манифесты мои почитай, которые от вас, дураков, скрыли. Дайте ему, пусть своим прочтет, здесь. И грамоту донскую дайте, пусть тоже читает. Я же на вас, сербов, грамоту эту хотел распространить, а вы мне измену! Хрен теперь вам, пока кровью вину не искупите, поди прочь, иуда православия! — Петр отшвырнул от себя серба, отошел, жестом потребовал папиросу.

Курил взахлеб, только руки от гнева тряслись — он сам верил в то, что говорил…

— Ваше величество, надо уже выступать! — Голос Гудовича вывел Петра из размышлений.

Он огляделся — сотня Денисова ушла авангардом, гусары и драгуны построились в колонну. В стороне, на коленях, стояло с полсотни сербов, склонив головы. Петр сплюнул и подошел к ним.

— Секи нам всем повинные головы, государь, но отвороти свой гнев от народа нашего! — ему показалось, что гусары сказали одновременно. И Петр решил рискнуть:

— Крест целуйте, что служить будете верно и храбро, и измену больше не затеете, и в бою не побежите, как трусливые зайцы!

— Клянемся, государь!

Сербы доставали крестики — кто медные, кто серебряные. Приложились к ним губами. Разом встали с колен, повинуясь властному жесту Петра, споро застегнули свои изодранные мундиры.

Петр внимательно посмотрел на них — вояки смелые, ничего не скажешь. Семьдесят шесть их полегло в бою, семьдесят три в плен попало, и лишь двадцать повязок окровавленных не имеют. Из раненых более двадцати тяжелых — морока теперь одна с лечением и выхаживанием будет.